[Swe-e-et Jane]

- Давай выпьем на прощанье.

- На какое прощанье? Давай.

- Я уже жду тебя у подъезда. Когда будешь дома?

- В одиннадцать.

- Я подожду.

- Три часа?

- Да.



Приезжаю. Он, конечно, пьян. Не понимаю. Не_рада. Не_спокойна. По дороге купила себе цветок. Изящный, оранжевый, с темно-коричневой серединкой. Пусть думает Бог весть что, пусть - я специально. И потом, водка, курит... Ятебялюблю между слов проскользнула - сделала вид, что не заметила. А где ты был со своей любовью, когда я... Да хрен с ним! Не выносишь равнодушия, да? Не можешь понять, как это - раньше я ждала тебя по четыре часа под дождем, а теперь ты? Не привык к тому, что я не бегу ночью к метро, чтобы положить тебе денег на телефон, потому что волнуюсь, что не могу дозвониться? Тебе тяжело думать, что я не подчеркиваю в книге карандашом места, которые хочу тебе зачитать, не бегаю часами по магазинам, чтобы выбрать для тебя стоящую безделушку или книгу, которые ты все равно забудешь где-нибудь в кабаке или у меня, не бегу в ванную за полчаса приводить себя в порядок, если ты намекнул, что может быть заглянешь , не бросаю учебы/работы/друзей, если вдруг тебе захотелось посмотреть как я потягиваю ром, не слежу за каждым твоим движением, не пришиваю тебе отрвавшиеся пуговицыи не покупаю шнурки, не встречаю тебя ночью, когда ты пьяный, больной, уставший, злой на весь мир и тебя нигде не ждут, не посылаю на хуй любого парня, который смотрит на меня дольше двух минут и не бросаю друзей, которые тебе не нравятся, не позволяю тебе глупых сцен ревности (ты же прекрасно знаешь, что я тебе была верна беспрекословно)? Да ладно тебе, хватит. Зачем ты вчера приехал? Все исправить? Бесполезно. Нужно было думать, когда сказал: я завтра женюсь. Нужно было выбирать. Ты выбрал.



Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства.



... все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве.



И он думал о том, что вот в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание... Он был растроган, грустен и испытывал легкое раскаяние; ведь эта молодая женщина, с которой он больше уже никогда не увидится, не была с ним счастлива; он был приветлив с ней и сердечен, но все же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее. Все время она называла его добрым, необыкновенным, возвышенным; очевидно, он казался ей не тем, чем был на самом деле, значит невольно обманывал ее...



Лучше всего положиться на случай. И он все ходил по улице и около забора и поджидал этого случая.



Она глядела на него со страхом, с мольбой, с любовью, гляделапристально, чтобы покрепче задержать в памяти его черты.



У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая - протекавшая тайно. И

по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду <...> И по себе он судил о других, не верил тому, что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интересная жизнь. Каждое личное существование держится на тайне, и, быть может, отчасти поэтому культурный человек так нервно хлопочет о том, чтобы уважалась личная тайна.



Он почувствовал сострадание к этой жизни, еще такой теплой и красивой, но, вероятно, уже близкой к тому, чтобы начать блекнуть и вянуть, как его жизнь. За что она его любит так? Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все-таки любили. И ни одна из них не была с ним счастлива. Время шло, он знакомился, сходился, расставался, но ни разу не любил; было все, что угодно, но только не любовь.

И только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил как следует, по-настоящему - первый раз в жизни.

Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она

замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что

эта их любовь изменила их обоих. Прежде в грустные минуты он успокаивал себя всякими рассуждениями, какие только приходили ему в голову, теперь же ему было не до рассуждений, он чувствовал глубокое сострадание, хотелось быть искренним, нежным...



(с)"Дама с собачкой"